Но об этой стороне ее жизни – как-нибудь в другой раз. Я хочу рассказать вам о великой любви в жизни этой потрясающей женщины...
Лидия Яковлевна Макарова, тогда, конечно, еще просто Лидочка, родилась на Дальнем Востоке, в Уссурийске, в простой, многодетной семье. Отец, слесарь – золотые руки, был строгим приверженцем домостроя, вспылив, был скор на расправу и тяжел на руку. Мама, родив тринадцать детей – Лида была в семье третьим ребенком – домохозяйничала.
Отец театра не жаловал, считал его не только пустым и вредным времяпрепровождением, а вовсе рассадником зла. Актеров же и за людей не держал, цедил сквозь зубы – «богема». Слыша столь нелицеприятные отзывы о театре с детства, Лида никогда не мечтала стать актрисой. Однако почему-то еще дошкольницей с упоением играла с подружками в домашний театр: ставили спектакли, нарезали из бумаги билеты и, «проштамповав» их печатью, вырезанной из сырой картошки, «продавали» взрослым. Домашние представления всегда собирали полный зал. И в школьных постановках Лиде не было равных. За компанию с подругой выступала в популярной в те годы «Синей блузе».
Та же приятельница после окончания десятилетки сагитировала Лиду пойти на прослушивание в только что организованную театральную студию, которой руководил после окончания института сценических искусств в Ленинграде молодой Фирс Шишигин. Лида расхохоталась: «Что это за имя такое – Фирс? Никогда не слышала ничего подобного!» Так, смеясь – «и кем я буду в этой студии? Артисткой? Что это за профессия – обхохочешься!» – она пришла на прослушивание. Приемную комиссию всерьез тоже не приняла, тем более ее, едва она начинала что-то читать, постоянно прерывали. «Поете?» – спросил смешливую абитуриентку Фирс. «Конечно», – ответила Лида и затянула популярнейший в те годы романс «Белой акации гроздья душистые...» «Довольно», – вновь прервали ее. Каково же было Лидино изумление, когда ее безоговорочно приняли в театральную студию. «За непосредственность, наверное, – улыбается, вспоминая далекое прошлое, Лидия Яковлевна. – Хотя голос, говорят, был в юности удивительный».
Тогда же, прямо на приемных экзаменах, Лида отчаянно и ,как потом оказалось, на всю жизнь влюбилась в своего первого и главного режиссера в жизни – Фирса Шишигина. «Фирс тогда ходил зимой в плаще, без шляпы... Я до сих пор сочувствую женщинам, которые не знают, что значит отчаянно, больше жизни, любить мужчину. Я прожила такую долгую жизнь и сегодня живу только потому, что любила и люблю». Чувство оказалось взаимным. Но Фирс, как выяснилось впоследствии, побаивался чистоты и детской непосредственности своей возлюбленной. «Скажи он мне тогда прыгнуть со второго этажа – глазом бы не моргнула, прыгнула». Зная об отношении отца к театру и актерам, Лида таила свое чувство от домашних. Лишь старшей сестре призналась: «Дусенька, я влюбилась!» Но если шила в мешке не утаишь, что ж говорить о большей, всепоглощающей любви? «Как-то шли мы с Фирсом зимой по городу, навстречу отец. Я поздоровалась, но он на мое приветствие не ответил. Однако вечером спросил: « С каким это ты морфинистом шла? Тебе не стыдно – показаться на людях рядом с мужчиной без головного убора?». Я отцу: «Что вы, папа, он – гений!» «Я тебе покажу «гений»! Чтоб немедленно бросила свою студию и шла учиться на горного инженера».
Но студию Лида, конечно, не бросила, а напротив,
8 марта 1935 года вышла замуж за Фирса Шишигина. Дома о браке дочери ничего не знали. Отец продолжал бушевать: «Артисты – это не люди, это богема! Будешь в тридцать лет опиум курить!» Сказав дома, что студия уезжает на гастроли, Лида Макарова переехала жить к мужу. Через некоторое время зашла домой взять кое-что – уходила-то к любимому в чем была, без вещей. Отец насторожился: «Что это ты в шкафу возишься?» «Я и сказать хочу, и боюсь. Собралась с силами и...как в омут: «Папа, я замуж вышла!» А он в ответ так за волосы оттаскал, что не помню, как из дому выскочила».
Через некоторое время отец пришел «знакомиться» с зятем и вместо приветствия схватил его за грудки. Ты что с моей дочерью сделал? Почему нельзя было честь по чести прийти, руки попросить, благословения? Но выпили потом рюмку-другую – помирились. Впоследствии отец просто обожал Фирса Ефимовича и дочери наказывал: «Муж у тебя – великий человек! Не позволяй никому за собой ухаживать».
Однако с театром отец так и не примирился. Посмотрел как-то пьесу Горького «Мещане». Пришел домой мрачнее тучи и сразу к горке, где всегда в графине была настоянная на вишневых косточках водка. Водки не оказалось, так он с горя принялся косточки грызть. «Что с вами, папа», – спрашиваю его. А он, оказалось, расстроился, что мы в пьесе против мещанства боремся – сам-то он был на стороне мещан».
Студия между тем выросла в театр Краснознаменной особой Дальневосточной армии, стали ездить на гастроли. Но на календаре был уже роковой 37-й год. Начались аресты. « У нас в студии был актер Макаров, мой однофамилец, прекрасный актер. Когда его арестовали, я пришла к его жене Тамаре и спрашиваю: «Неужели ты не чувствовала, что твой муж – враг народа? Как можно жить с человеком и не знать его тайной сущности?» Наивность эту, наверное, можно простить – ведь в то время Лиде Макаровой не было и девятнадцати. Тем более что последующие годы излечили ее от этой наивности раз и навсегда.
12 октября 1937 года арестовали Фирса Шишигина. Ворвались ночью, перерыли всю библиотеку, увели мужа. «А я так растерялась, что только одно на уме: «Роднушенька мой, скажи правду: ты – враг?» Фирс рассмеялся тогда: «Никакой я не враг, девочка, я прежде всего коммунист. Живи спокойно. Даже к лучшему, что меня сейчас арестовывают – быстрее разберутся, что к чему». И ушел... на два с лишним года.
Эти годы показались молодой Лиде Макаровой, оставшейся с крошечным сыном на руках, столетиями. Ее выгнали из училища, отказали от квартиры, никуда не принимали на работу, все бывшие знакомые-приятели от нее отвернулись. Лишь одна нашлась милосердная женщина, заведующая библиотекой, приняла на службу. В то время Лидию Яковлевну от страшных мыслей спасали только книги. Но когда арестовали и отца – в июне, на Троицу – уволили и из библиотеки. «Я ходила к зданию тюрьмы как на свидания. У мужа была самая страшная статья – 58 1 Б (обвинение в шпионаже и терроре), отец тоже сидел по политической 58-й. И однажды, уже когда слух прошел, что Фирса моего расстреляли, один арестант мне сказал: «Макарова, ваш муж сидит на 6-м этаже». «Что это значит? Скорее всего, выпустят».
Несмотря на унижения и не отпускающий ни на мгновение страх, она не теряла надежды. Однажды, уложив детей, – мать уехала в Москву к Сталину хлопотать за отца – вышла Лида на крылечко и увидела ясный месяц. В молитвенном порыве прижала она к груди руки и прошептала: «Месяц дорогой! Если я сегодня увижу Фирса во сне, он обязательно ко мне вернется». И ей показалось, что... месяц кивнул! С такими мыслями она и уснула. Вдруг среди ночи слышит крик брата: «Лида, Лида! Фирс!» «Мне показалось, что это сон мой сбылся – Фирс снится. И вдруг слышу: «Масенька, ты что же, меня встречать не хочешь?!» Я подскочила с кровати, метнулась к двери, увидела живого Фирса и упала в обморок».
Из застенков НКВД вышел совершенно другой человек – кости, обтянутые кожей, насквозь пропахший, пропитавшийся тюрьмой, колючий, жесткий, «одичавший». Целый год Лида прорыдала в подушку, пытаясь в мыслях свести воедино два образа – Фирса до тюрьмы и после. Мудрый Фирс Ефимович, оказывается, понимал и тонко чувствовал смятение жены, но ни словом, ни жестом не упрекнул ее, не торопил. Стены отторжения рухнули так же внезапно, как и возникли.
«С тех пор и по сей день Фирс со мной, – говорит Лидия Яковлевна. 8 марта 1985 года они отметили золотую свадьбу, а в мае Фирса Ефимовича не стало».
Но душа Фирса по-прежнему рядом с его любимой Масей – так он нежно ее называл. Так ее всегда звали в театре, так зовут ныне и многие поколения выпестованных ею студентов, и внуки с правнуками. «Бабушка? Боже сохрани! Я всегда была и останусь Масей. Я живу, потому что люблю. И понятие жить для меня – прежде всего любить и творить. Это был мой девиз и девиз моего мужа Фирса Шишигина».
Фото Вячеслава ЮРАСОВА и из семейного архива семьи Шишигиных.
Лариса ДРАЧ.