6 – 21 июля 1918 года в Ярославле вспыхнуло одно из самых первых и самых мощных восстаний против советской власти и едва ли не самых драматических событий в истории ХХ века. События эти всегда находились в фокусе внимания советской историографии, стали органической частью коммунистической мифологии, от которой мы не избавились по сию пору. Прошло более десяти лет после саморазрушения коммунистической тоталитарной системы, но в историческом центре Ярославля, в Демидовском сквере, примыкающем к Советской (бывшей Ильинской) площади, только что отреставрирован памятник, на котором начертаны слова «Вечная слава героям – борцам за Советскую власть, павшим во время подавления белогвардейского мятежа...» Возвышается монумент как зримое воплощение советского исторического мифотворчества.
Многие по-прежнему убеждены, что июль 1918 года в Ярославле – это не народное восстание против нелегитимной большевистской власти, сразу же ставшей на путь «красного террора», а «белогвардейский мятеж» горстки офицеров-заговорщиков, организованный на деньги и с участием «англо-французских и американских империалистов».
Между тем исторические источники свидетельствуют, что к лету 1918 года уже самые широкие слои российского общества не видели в большевистском режиме истинно «народной власти».
О настроениях в рабочей среде, от имени которой вершилось насилие, красноречиво свидетельствует декларация собрания уполномоченных фабрик и заводов, состоявшегося в марте 1918 года в Петрограде – колыбели октябрьского переворота.
«Мы, петроградские рабочие, в большинстве своем приняли переворот, совершенный от нашего имени и без нашего ведома и участия... Но прошло уже 4 месяца, и мы видим нашу веру жестоко посрамленной, наши надежды грубо растоптанными... Советы, не согласные с политикой правительства, бесцеремонно разгоняются... И не раз уже петро-градские рабочие слышали из уст представителей новой власти угрозы пулеметами, испытали расстрелы своих собраний и своих манифестаций. Нам обещали хлеб, а на деле дали небывалый голод... Под видом социализма нам дали окончательное разрушение промышленности и расстройство финансов. Нам дали царство взяточничества и спекуляции... Где свобода слова, собраний, союзов, печати, мирных манифестаций? Все... раздавлено вооруженной рукой. Мы дожили до позора бессудных расстрелов... Мы требуем... постановления об отставке Совета народных комиссаров».
Подобные настроения имели широкое распространение и в Ярославской губернии. Они выражались и в открытых формах протеста, что убедило полковника Перхурова во время тайного посещения Ярославля в возможности успеха июльского восстания.
Элементарная логика убеждает в том, что без массовой поддержки со стороны образованной части общества и городских низов, примкнувших к восстанию с оружием в руках или с затаенной пассивностью обывателя, «сотне офицеров», собравшихся на Леонтьевском кладбище Ярославля в ночь на шестое июля, не удалось бы в один день свергнуть советскую власть, а затем в течение 16 дней удерживать город, находясь в огненном кольце регулярных войск с артиллерией и авиацией. Восставшие прекратили сопротивление лишь под угрозой тотальной блокады и полного уничтожения города.
Но вопреки всякой логике до сих пор не удалось достигнуть общественного консенсуса в политико-исторической оценке июльского восстания в Ярославле. Поэтому каждый вновь обнаруженный в архивах исторический источник по Ярославскому восстанию встречается с глубочайшим интересом, становится сенсацией. Таким сенсационным открытием несомненно стал недавно обнаруженный в Государственном архиве Российской Федерации рукописный текст воспоминаний непосредственного участника восстания, боевого офицера, полковника П. Ф. Злуницына. Мемуары П. Ф. Злуницына подготовлены к публикации в издательстве «Посев» для шестого номера альманаха «Белая гвардия» за 2002 год.
Как уже сообщалось в «Северном крае» (см. номер за 24 мая), ярославцы узнали о находке во время встречи с авторским коллективом издательства «Посев» в областной Некрасовской библиотеке, отмечавшей свое 100-летие, и продолженной затем встречей с журналистским коллективом газеты. Встреча в редакции «Северного края» завершилась предоставлением газете эксклюзивного права первой публикации воспоминаний П. Ф. Злуницына.
Эти воспоминания существенно отличаются от уже известных мемуаров руководителей восстания А. П. Перхурова и К. И. Гоппера прежде всего характеристикой масштабов восстания и степени его поддержки населением. По свидетельству П. Ф. Злуницына, в канун восстания в городе могло находиться несколько тысяч офицеров, вовлеченных в офицерскую организацию Б. Савинкова, и кроме того – «много офицеров» хотя и не вовлеченных в организацию, но всегда готовых «помочь делу восстания».
П. Ф. Злуницын воочию наблюдал в первые дни восстания «многотысячное» скопление добровольцев у штаба восстания. «...Толпы народа все шли и шли, – вспоминает он, – скапливаясь возле штаба, получали казенное оружие и обмундирование».
«Недостатка в добровольцах не было, – утверждает автор воспоминаний, – ощущался лишь недостаток в опытных командирах». «По-видимому, не предполагали, что восстание будет таким громадным и не наметили подходящих начальников», – заключает П. Ф. Злуницын.
В рядах восставших, помимо военных, сражалось обычное городское население: гимназисты и студенты, служащие, приказчики, мастеровые, торговцы, как утверждает П. Ф. Злуницын. Поддержка восстания носила массовый, совершенно конкретный и добровольный характер.
Именно массовостью и героизмом участников восстания не в послед-нюю очередь объясняется последующая свирепость большевистских
расправ. Повстанцы, офицеры и гражданские лица, люди разных возрастов и сословий, иногда лишь по подозрению в сочувствии восставшим, беспощадно уничтожались. Город пал 21 июля, но еще 24-го каратели подавляли последние очаги сопротивления, вылавливали и убивали повстанцев по развалинам домов и храмов, подвалам и окрестным лесам. Многих истязали в застенках ВЧК. Как раз к Ярославскому восстанию относятся первые сведения о чекистских пытках, о страшной «пробковой камере» – герметически закрытой и медленно нагреваемой. Когда кровь начинает идти из всех пор тела... Спастись удалось немногим.
В воспоминаниях П. Ф. Злуницына есть отдельные неточности. И это понятно. У него не было возможности пользоваться архивными документами. Численость восставших он определял на глаз. Возможно, где-то его подвела память. Но свидетельства П. Ф. Злуницына, как активного участника восстания, в любом случае бесценны для историков.
Воспоминания публикуются в «Северном крае» с вынужденными сокращениями. Полный текст надеемся опубликовать во втором издании сборника «Ярославское восстание. Июль 1918 года», (первое вышло в «Посеве» к 80-летию восстания в Ярославле с участием ярославских авторов Б. Колодижа, Ю. Марковина, Е. Ермолина и Я. Смирнова).
Борис КОЛОДИЖ,председатель комитета по гражданским инициативам и связям с общественностью Губернского общественного собрания, член Российского общества социологов.
После разгрома Юго-Западного фронта я пробрался через Киев и Москву в свой родной город Рыбинск. Всю зиму я жил в Рыбинске. Здесь было очень много демобилизованных офицеров, по приблизительным подсчетам, – около 8 тысяч человек.
Я часто встречался с офицерами моего полка (в германскую войну я командовал
N-ским полком), и они мне говорили, что вскоре предполагается организованное восстание всего Поволжья, говорили о какой-то подпольной организации, которая охватывает пол-России...
Так я жил в Рыбинске. Деньги уходили, а жить нужно было. Я решил перебраться в Киев, где в одном из банков у меня было около 200000 рублей. Все жалованье я отправлял в Киев, как ближайший город в тылу Юго-Западного фронта. На Украине были немцы, и пропуск получить можно было у германского посла в Москве, графа Мирбаха...
Когда я приехал в Москву в июне, по распоряжению графа Мирбаха пропуска вовсе прекратили выдавать. Обескураженный я возвратился в Рыбинск...
Нужно было во что бы то ни стало пробраться в Киев и взять деньги из банка. Хотел было пробираться нелегальным способом, но узнал, что в Ярославле существует какое-то украинское представительство, в котором служил мой знакомый, и я решил съездить туда, авось поможет...
В Ярославль я прибыл 23 июня (даты приводятся Злуницыным по старому стилю. – Б. К.) в 11 часов ночи. На станции стоял поезд с отрядом Кедрова. Поезд состоял из двух классных вагонов и 5 или 7 теплушек. В классных вагонах жили Кедров и его приближенные, а в теплушках – солдаты. Это была передвижная ЧК. Кедров разъезжал по всему Поволжью и расстреливал подозрительных лиц.
23 июня он успел расстрелять 10 офицеров и теперь, по-видимому, отдыхал от трудов. Такое соседство мне не нравилось, и я поспешил уйти с вокзала в город.
Идя по улицам Ярославля, я заметил какое-то странное оживление. По улицам мчались легковые автомашины и грузовые автомобили с вооруженными людьми; где-то далеко была слышна ружейная и пулеметная стрельба. Сердце мое сжалось недобрым предчувствием, однако я еще ничего не мог предполагать. Зашел в первую попавшуюся гостиницу и проспал там до утра. На следующий день вышел на улицу: стрельба была уже на окраинах города. На улицах толпился народ и читал расклеенные плакаты. Подошел и я. Это было обращение генерала Перхурова к ярославскому населению (здесь и далее Злуницын ошибается: в это время Перхуров находился в звании полковника. Генеральское звание он получил, находясь в армии Колчака. – Б. К.). Оно гласило:
«На основании предписания бывшего члена Временного правительства Бориса Савинкова, я, генерал Перхуров, вступил в должность командующего войсками Северной армии.
В силу сего приказываю – всем офицерам, вольноопределяющимся, подпрапорщикам, унтер-офицерам и солдатам явиться в штаб армии (в Мариинской женской гимназии) для пополнения рядов войск.
Всех, сочувствующих свержению большевистской власти, приглашаю вступить в ряды армии.
Командующий Северной армией генерал Перхуров.
1918 г., июня 24-го дня».
Прочитав это обращение, вернее приказ, я тотчас же отправился в штаб армии.
По дороге встретил свою знакомую – певицу, артистку Боровскую. Она очень обрадовалась мне:
– Вы какими судьбами, Петр Фомич?
Я рассказал ей.
– Вот и отлично! Поможете нам большевиков бить... Мы слыхали о храбрости вашего полка...
– Пойдемте в штаб...
Мы отправились. По дороге она рассказала, как произошло восстание в городе и как город оказался во власти восставших. Она играла даже весьма заметную роль в этом деле. Она была в очень близких отношениях со всеми политкомами и красными командирами. По ее предложению, в день восстания был устроен ужин, на котором присутствовало много женщин и коммунистического начальства. К ночи все перепились, и переловить их не представляло затруднения. Председатель Совета еврей Нахимсон был найден у себя дома под кроватью и расстрелян...
...Штаб заговора, центр его, был в Ярославле, а нити были в провинции. Было постановлено, что к 23 июня в город съедутся все офицерские организации, то есть не менее 10000 офицеров. Кроме того, в Ярославле было много офицеров, которые хотя и не состояли в организации, но всегда рады были помочь делу восстания. В 10 – 12 часов вечера началось восстание. Офицерские отряды захватили одну батарею, стоявшую в городе, и обезоружили два солдатских полка.
Советские полки хотя и были без руководителей, однако оказали сопротивление, и в результате происшедшей перестрелки было убито и ранено с обеих сторон около 100 человек.
Пользуясь темнотой, часть красных бежала через мост и рассеялась за Волгой. Таким образом, армия генерала Перхурова сосредоточилась в Ярославле...
Добрался я, наконец, с артисткой до штаба. Во дворе женской гимназии толпилось много народу: все откликнулись на призыв к восстанию и пришли в штаб. Из уездов стали приходить крестьяне. В первый день восстания – поодиночке, а затем повалили толпами. Оказывается, что артистка Боровская за некоторое время до восстания предприняла большое турне по губернии с целью агитации. С ней были и савинковские агитаторы. Все крестьяне в уездах были настроены против большевиков, и достаточно было одной искры, чтобы загорелся пожар.
В штабе я встретился со своим старым знакомым полковником Гоппером. Это был очень храбрый офицер... Гоппер являлся ближайшим помощником генерала Перхурова. Увидев меня, он обрадовался:
– Петр Фомич! Рад тебя видеть! Нам нужны люди, опытные в военном деле. Видишь, вот стоит толпа: бери около тысячи человек и ликвидируй нажим красных от фабрики Карзинкина через Власьевскую улицу.
Я хотел что-то возразить ему, но он куда-то спешил и только бросил на ходу:
– Скорей, ради Бога, скорей!
Я подошел к толпе, которой уже успели раздать оружие и патроны, и сказал:
– Господа! Кто пойдет со мной бить красных?
Вся толпа громким криком изъявила свое желание.
Я отобрал человек 600 совершенно незнакомых мне людей, построил их на улице, разбил на роты (4 роты), роты – на взводы и назначил начальников. В это время с Туговой горы стали обстреливать город из артиллерии. Дело в том, что у большевиков за городом стояла вторая батарея, которую восставшие не успели захватить. Эта батарея много бед причинила нам. В первый же день и были разбиты водопроводная станция, электрическая станция, театр и вообще такие учреждения, где могла собираться толпа. Били зажигательными снарядами, и к вечеру в некоторых местах города вспыхнули пожары...
Со своим отрядом я двинулся к фабрике Карзинкина. Где был противник – я не знал. На Власьевской улице нас встретили огнем. Приказал командиру одной из рот рассыпать по улице свою роту и идти вперед возможно быстрее. Когда рота двинулась по улице, я приказал остальным ротам выстроиться и идти в ногу, с песнями. Большевики упорно сопротивлялись и не хотели сдавать фабрики Карзинкина, но первая рота так энергично атаковала их, что они бросились бежать к мосту, а затем удрали за Волгу...
Бой у фабрики Карзинкина окончился для нас удачно: не только фабрика и Власьевская улица, но и вся окраина города оказалась в наших руках.
Большевиков было около 300 человек, главным образом рабочие. Это не были регулярные части. Как только они услыхали, что в городе восстание, они достали свои винтовки, организовали свой отряд и двинулись. Тут они и были разбиты нами. У нас пулеметов не было – у них был один пулемет. Нами было взято около 30 человек пленных, которые были отправлены в гимназию к полковнику Гопперу. Что произошло с ними – не знаю... Пленных у нас не расстреливали и только в исключительных случаях прибегали к этой суровой мере.
Таким образом, к первому часу 24 июня я отогнал большевиков и занял северо-западную часть города и набережную реки Которосли... до Американского моста. Я не преследовал большевиков, так как стратегическая обстановка на всех фронтах для меня была неизвестна. Что где делалось, я не знал. Не знал даже своих ближайших помощников, не знал тех людей, которыми начальствую и распоряжаюсь. Я узнал лишь, что большинство из них – студенты Казанского университета и Демидовского лицея. Они дрались так храбро и с таким воодушевлением, что любо было смотреть. Мне приходилось наблюдать не один бой на Юго-Западном фронте, и я должен сказать, что мои солдаты никогда так храбро не ходили на врага, как эти студенты...
В городе по-прежнему шла ружейная стрельба, артиллерия била по городу, и кое-где пылали здания. Я решил отправиться в штаб, чтобы выяснить положение и обстановку. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы в войсках и на фронте были такие неразбериха и путаница. Я назначил командиром батальона штабс-капитана Медведева (из студентов) и взял с собой одного человека, тоже студента, и отправился в город. С чердаков и крыш нас по-прежнему обстреливали, и пулей студенту пробило подсумок с патронами. Однако благополучно – не ранило. Улицы же понемногу стали наполняться народом. Все в городе зашевелилось. Где-то кричали «ура»...
(Продолжение следует.)
