Игорь КВАША: «В Сталине все – от дьявола»

– Игорь Владимирович, правду говорят, что в «Московской саге» роль Сталина предназначалась вам?

– Ничего подобного. Это журналисты написали…

– …что должен был играть Кваша, но пришел банкир и роль перекупил.

– Я хотел по поводу этих публикаций даже скандал устроить. Мне действительно предлагали. Но я прочитал сценарий, позвонил Барщевскому и сказал, что Сталин у них совершенно декоративная фигура, там нечего играть, и я этим заниматься не буду. На что он ответил: да, наверное, вы правы, может, мы совсем без него обойдемся.

– Трудно такое представить.

– Трудно, да. Вот они его и оставили.

– В спектакле вам делают какой-нибудь грим, кроме усов?

– Да. У него был лоб гораздо ниже, поэтому накладка нужна. Это очень меняет лицо. Не парик, а небольшая накладка.

– Когда вы впервые поняли, что похожи на Сталина?

– В ранней молодости. Вообще, вы знаете, он меня всегда интересовал.

– Почему?

– По-моему, это нормально – живя в этой стране, интересоваться фигурой Сталина. Когда он умер, я плакал...

– Вам сколько лет тогда было?

– В пятьдесят третьем?.. Двадцать. У меня был друг, Саша Косолапов, и когда мы рядом стояли на траурном митинге в Школе-студии МХАТ, он приплясывал от радости, подхихикивал и говорил про Сталина чудовищные вещи. «Сдох усатый…», что-то в этом роде. И почему-то меня это не возмутило. Потом мы уже из хулиганства пробирались в Колонный зал. По крышам. Это было не очень трудно, все-таки школа там поблизости. Но когда мы впервые встали на землю – до входа оставалось метров триста – четыреста, можно было поднять ноги и висеть, такая была давка. Не помню, когда это произошло и как, но я очень быстро начал все понимать и к нему относиться уже совершенно по-другому. Но показывал я его с самых молодых лет.

– То есть еще при жизни?

– Нет, позже, конечно. Когда меня взяли в Художественный театр, там в это время ставились «Кремлевские куранты». Спектакль был почти на выпуске, режиссировали его Павел Александрович Марков с Марией Осиповной Кнебель. Кстати, именно благодаря Маркову я попал во МХАТ. Меня не хотели брать по причине пятого пункта… Марков сразу дал мне эпизод в первой сцене «Кремлевских курантов», беспризорника. Но потом вызвал к себе в кабинет и сказал, что они очень недовольны исполнителем роли Сталина и хотят попробовать меня. «Приготовьте что-нибудь, мы вас вызовем на репетицию. Вы будете играть». Через день я прихожу в театр, а репетиция из расписания вычеркнута. На следующий день – репетиция вычеркнута. На третий или четвертый день Марков меня опять вызывает и говорит: «Ты понимаешь, дорогой мой, тут так получилось, приехал человек из ЦК и сказал, что у Погодина историческая неправда. Когда принимали план ГОЭЛРО, Сталина не было в Москве, он был в Царицыне». Роль Сталина из пьесы вычеркнули, ввели Кржижановского. Это было перед самым двадцатым съездом, и одно с другим, конечно, было связано. Так я Сталина не сыграл. Но когда мне только дали эту роль, Ефремов сказал: «Слушай, лапа, я тебе помогу…» Мы довольно крупно с ним поддали, сидели, слушали пластинки с речами Сталина и при этом жутко хохотали.

– Над чем именно?

– Во-первых, акцент нас поразил. Мы ведь уже прикидывали, как его играть, и с юмором об этом говорили. Во-вторых, там, по-моему, три полные пластинки до речи и три пластинки после речи – это были овации. Естественно, все прослушать невозможно, мы слушали кусками – выкрики дикие, истерические…

– А как у вас в семье к Сталину относились?

– У меня папа погиб на фронте, а мама была педагогом и, естественно, разговоров на эту тему со мной не вела. Только в самые острые моменты, когда было дело врачей-убийц…

– Никого из ваших род-ственников репрессии не коснулись?

– Нет. Но, как я потом выяснил, мой папа очень плохо относился к советской власти. Хотя на фронт пошел добровольцем.

Правду о Сталине я узнавал от окружения, из самиздата, из литературы, которую привозили из-за границы. Когда Радомысленский запер меня в своем кабинете и дал прочитать доклад Хрущева – он же был засекречен, только для членов партии, а я не был членом партии, – хорошо помню, что доклад этот меня не поразил. Потрясения не было. Я уже все понимал и относился к Сталину соответственно.

Не знаю, почему у меня возник такой интерес к нему, но я всю жизнь собирал рассказы очевидцев. Как только узнавал, что человек встречался со Сталиным, старался из него что-нибудь вытянуть. Правда, идиот, не записывал. Мне казалось, что я и так все помню. А я помню процентов тридцать, остальное, конечно, забыл.

– Что это были за люди?

– Очень разные. От адмирала Головко до Константина Симонова, который, един-ственный, ничего не рассказал: «Я не знаю, Игорь, то ли поздно ассказывать, то ли ано…»

– Пристальный интерес к человеку – это попытка его понять. А понять, говорят, равняется простить…

– Ни в коем случае. Объяснение – да, оправдание – нет. Наоборот, когда говорят про какую-то якобы положительную его черту, я понимаю, что такое обманчивое поведение либо продиктовано было прагматическими соображениями, либо составляло часть какой-то интриги. Мне кажется, может быть, ошибочно, что я его хорошо знаю. Я все время разгадываю его ходы, а это очень интересно. Разве не интересно понять психологию Гитлера? Но это не значит, что мы его оправдываем. Я ведь не сразу Сталина заклеймил для себя однозначно. Пытался разобраться. Но, разобравшись, понял, что ничего тут нет. В нем все от дьявола. Есть люди от Бога, а есть от дьявола. Можно найти в дьяволе положительные черты?

– Смотря что вы подразумеваете под этим словом. Если нам его преподносят в виде Воланда, там сплошные положительные черты.

– Ну да, у Булгакова определенный ракурс, что есть зло и что есть добро.

– И не он этот ракурс изобрел. «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…» Тем не менее можно сказать, что вы под дьявольское обаяние Сталина не попали? На вас оно не действует?

– Не действует. Хотя я понимаю, что обаяние было.

– Вот объясните: вы к Сталину относитесь сугубо негативно, а при этом на сцене у вас получился человек, вызывающий сочувствие…

– Если это так, я просто перестану играть.

– Боже упаси, вы что?!

– Я серьезно говорю. Я этого очень боялся. Но меня успокоили Войнович, Карякин, Горбачев, разные люди, которые сказали примерно одно и то же: у тебя получился монстр, жуткий тип…

– А мне его было жалко. Это Сталин, который предпринял запоздалую попытку освободиться от Сталина, – мне так показалось…

– Такого эффекта я дей-ствительно хотел – исходя из пьесы. Это же его предсмертный сон. Или бред. Он вроде как в коме находится. Его попытки вырваться связаны с этим. Перед смертью любому человеку страшно. Но рад бы в рай, да грехи не пускают. Все равно монстр, все равно чудовище. Когда говорят: Петр Первый тоже строил государство на костях, – ничего подобного. Петр не уничтожал равных себе. Для него крепостной, то есть раб, это не человек, а некая хозяйственная принадлежность. Поломалась, выбросил, взял новую. Там был другой уровень сознания. Сталин уничтожал людей. Он знал, что они – люди. Тем более он учился в семинарии.

– У вас очень интересное представление о грехе... Вы думаете, уровень сознания засчитывается?

– Конечно. Это самое главное – что у тебя в башке. Петр не занимался сознательно массовыми убийствами. А Сталин занимался. Конечно, каждый человек пытается себя оправдать. Наверное, и он искал оправдание. Искал и находил.

– В чем же он мог его найти?

– В необходимости таких жертв.

– Но в семинарии учили, что для убийства нет и не может быть необходимости.

– Я не думаю, что Сталин был верующим человеком. Может быть, только перед смертью он впервые об этом задумался. Человек, который верит в Бога, никогда не смог бы всего этого совершить. Кроме того, у Сталина была мания величия: я важнее Бога. Не он один, многие до него так думали.

– Ну конечно. Все тираны и деспоты мировой истории – в душе обязательно богоборцы.

– Когда мне говорят, что во время войны Сталин начал возрождать православие, возвращать священников из ссылки, восстанавливать храмы, я думаю, что это был опять же прагматический ход. Он ведь ужасно испугался, когда война началась. Сказал: «Ленин нам оставил страну, а мы ее просрали». Сидел на даче, его долго не могли заставить выступить, а когда он говорил свою знаменитую речь «Братья и сестры!», стакан постукивал о зубы, и это было слышно… Мне кажется, Гитлер был для Сталина очень близким человеком. Поэтому он не верил ни одному донесению разведки о близкой войне. Они договорились. Они делят мир.

– Выходит, наш-то наивный…

– ПАчЭму наивный? Он нЭ наивный. Он просто думал, мы вдвоем все поделим… Поверил родственной душе.

– Этот поверил, а тот обманул.

– У того просто уже был план. А этот АдЫн раз в жизни кому-то поверил… Я думаю, страх родился именно из трагичности ситуации. Он, гений, хитрее всех, умнее всех в мире, сам все просрал. Это его выбило из привычной колеи, из всей жизни. Я не думаю, что Сталин был умный. Он пользовался чужими идеями – Троцкого, Бухарина, выдавая их за свои. А во-вторых, он правил на сплошных ошибках. Я не вижу ничего положительного в том, что он сделал. Говорят: он построил такую мощную страну. Но если взять статистику до 1914 года, Россия целое десятилетие развивалась, как ни одна страна в мире. Никто не мог понять, откуда такой темп. Если бы эта банда не захватила власть, мы бы, возможно, жили в процветающей стране...

Говорят: вот, индустриализация. А стоила ли она таких жертв колоссальных?

А война? Ведь из-за него же погибли миллионы, только из-за него. Он не верил в возможность войны, он уничтожил весь командный состав, и лейтенантики желторотые командовали полками. Сколько людей погибло по его вине, и каких людей… Всю историю этой власти уничтожались самые талантливые, самые умные. Если человек мыслящий, значит, он начинает думать о том, что происходит вокруг, а этого не надо. Пробивается сквозь асфальт росточек, под корень его. Асфальт должен быть ровным. Если сохранилось что-то хорошее, то вопреки этой власти, а не благодаря ей.

– Как вы думаете, почему в последнее время так оживился интерес к фигуре Сталина?

– Одно из самых любимых мною библейских выражений: отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина. Мы все равно никуда от него не ушли. Рабское сознание, которое долгие годы специально насаждалось, даже в вашем поколении наверняка есть. А в последнее время прямо в воздухе витает жажда реабилитации. То ли пятьдесят два, то ли пятьдесят четыре процента, по итогам опроса общественного мнения, сказали, что Сталин – это хорошо.

– Как вы относитесь к идее поставить в Ялте памятник Черчиллю, Сталину, Рузвельту?

– Ужасно отношусь. Меня это приводит в ярость.

– Значит, о переименовании Волгограда обратно в Сталинград можно и не заикаться…

– Нет, конечно. Не надо сегодня возобновлять память о Сталине.

– А зачем вышел ваш спектакль?

– Он вышел с другой целью.

– Но все равно возобновляет в людях память.

– Чтобы предупредить их. Предостеречь. Чтобы они не о Сталине думали, а о том, как страшно, как стыдно быть рабами.

//Елена ЯМПОЛЬСКАЯ. Teatr.newizv.Ru (в сокращении).