Владимир Ильич, работавший на щебзаводе, приглашал ребят на украинский борщ, который мастерски варила его супруга Екатерина Михайловна. Так что знакомство у них «борщовое», можно сказать.
Парни после «дембеля» уехали на родину, но связь с ними не нарушалась. Они пригласили семью Устенко к себе в гости. Тех долго и звать не надо было, собрались да и поехали.
Два года подряд отдыхали в Баку. А в 1987 году Шакир Байрамов пригласил их на свадьбу. Гостей на пиру было человек 350. Но Владимира Ильича и Екатерину Михайловну Шакир выделил особо, назвав своими родственниками. Со свадебных торжеств повезли их ночевать в город – спутник Баку – Хамчас. С первого шага удивило Владимира Ильича обилие ковров в комнатах. Они лежали на полу, украшали стены. И все такие яркие, разноцветные, со сложным орнаментом.
Екатерина Михайловна тоже удивилась ковровому изобилию, восклицала восхищенно и думала, какие же деньги надо иметь, чтобы приобрести этакое богатство.
Хозяйка дома, увидев удивление и восхищение на лицах гостей, молча провела их в дальнюю комнату, в которой стоял ткацкий станок. На нем лежал начатый ковер. Станок был чем-то похож на крестьянский – громоздкий, большой, такой теперь увидишь разве что в музее. Похож-то похож, но и только. Сложнее он намного. Сотни, тысячи нитей составляют основу. Показали гостям станок в работе. Ковер получался на глазах, был он красоты необыкновенной. Пропал Владимир Ильич окончательно и бесповоротно. Вместо того чтобы с супругой своей достопримечательности разглядывать да в музеи ходить, около ткачих сидел, смотрел, как да что.
Когда летели самолетом до Москвы, Владимир Ильич сказал жене: «Катя, самые лучшие ковры выходят при ручном ткачестве. Там и станок большой не нужен, сделал основу-рамку под размер любого ковра, установил у окна – и работай себе». По его словам все просто выходило, а оказалось так сложно, что Екатерина Михайловна сразу не поверила, что может когда-нибудь из рук мужа что-то стоящее выйти. Ручным ткачеством надо с раннего детства заниматься, тогда пальцы привыкнут, станут гибкими и на всю жизнь запомнят это дело.
Летом заботы в селе друг за дружку цепляются. Самая напряженная работа и на щебеночном заводе. Их предприятие было в подчинении Северной железной дороги. Лишь несколько месяцев отводится для ремонта путей, стрелок, насыпей. Тут их продукция (песок, щебень) самая необходимая. Только успевай отгружать. Вагоны поставят под погрузку – и ночь не в ночь. А дома любимое детище – сад на пятнадцати сотках – тоже заботы требует. Но вот пришла зима, и начал Владимир Ильич «методом проб и ошибок» учиться новому делу. Первую свою работу он мне показывал – маленький розовый цветок, порядком затертый и оттого, наверное, потускневший.
Комната, в которой он трудится, вся увешана коврами. Они так и притягивают взгляд. Что-то есть фантастическое, завораживающее в его картинах-коврах. Сижу и слушаю то ли второй, то ли третий час рассказ Владимира Ильича о его жизни. Рассказывает он с юморком, темно-серые глаза блестят молодо, улыбка с губ не сходит.
– Где я только не побывал за свою жизнь. В школу ходил в Котласе, потом продолжал учебу в Ухте, заканчивал Московский железнодорожный институт заочно. Получил специальность инженера путей сообщения. Вот с железной дорогой вся моя судьба и связана. И в наш, Ростовский район попал по направлению.
– Вы ведь были директором щебзавода?
– Недолго, двух лет не проработал, попросили пост оставить.
– Помню, что это было как-то связано с партией.
– Когда меня сватали на директорское место, в горкоме партии удивились, что я до сих пор беспартийный, заставили вступить. К концу второго года директорства свалила меня болезнь, на четыре месяца попал в больницу. Партийные взносы не платил по этой самой причине. Как только вышел, меня на бюро сразу: как это я про основной долг коммуниста посмел забыть? В то время первым секретарем был человек нервный. Начал он на меня кричать, а я этого пуще всего не люблю. До грубости в тот момент я не унизился, партбилет выложил на стол и бюро покинул.
Чтобы отвлечь Устенко от воспоминаний, как мне показалось, все-таки неприятных для него, спрашиваю:
– Кто вам фамилию украинскую подарил?
– Отец. Он с Украины, мама – русская.
И снова мы возвращаемся к коврам:
– С чего же вы начинаете свою работу?
– С задумки. Увижу репродукцию картины или открытку какую и начинаю прикидывать, прокручивать в голове, как это все будет выглядеть. И физических усилий приходится прикладывать немало: надо рамку сделать, нитей натянуть не одну сотню, просчитать формулы, исписать ими чуть ли не всю тетрадь...
– Ну а дальше?
– Дальше? Пойдемте к окну, я сейчас над ковром работаю, месяца через три-четыре он будет готов.
Инструмент мастера простой – пинцет, лупа. При мне прибавился на ковре двухсантиметровый стежок. Устенко плотно пригнал его к остальным.
Говорит, улыбаясь:
– Не очень уж это трудно, усидчивость требуется – это точно. Но мне ее не занимать.
Отвлекла внимание деда малышка Женечка. А я тем временем хожу от одной ковровой картины к другой. Все они прекрасны, но на одну душа откликнулась очень остро. Изображен на ковре чисто деревенский пейзаж. Лошадь, запряженная в сани, понуро стоит перед домом. Чуть дальше перелесок, дорога и березы, освещенные солнцем...
– Борща моего попробуйте, – зовет Екатерина Михайловна.
– Спасибо, как-нибудь в другой раз.
На Павловское опускаются сумерки. Река Печегда медленно катит чернильные воды меж потемневших берегов. Перенести бы это все на ковер. А, Владимир Ильич?!
Ростовский район.
Светлана МАРТЬЯНОВА.