По поводу же того, что было на телеэкране.
Оказалось, что и у этой войны – женское лицо. Более чем странно, даже если поверить в то, что все мужчины-телеведущие разом оказались в отпусках и в недосягаемом отдалении от рабочих мест, слушать всю эту военную жуть и ужас от женщин. Тем не менее и Первый канал – что днём, что вечером, – и «Россия», и НТВ оказались каналами женскими. Однако это так, мелочь, ибо и различия тут были минимальны, и выбора не было практически никакого. Разве что один канал часа на три позже другого сообщил о «только что» поступившей информации о прибытии премьера Путина в Северную Осетию; что ж, когда новости всего-навсего идут по сетке, тогда и сообщили. И ни один из крупных каналов не позаботился о новостях бегущей строкой – то ли опасались ответственности, то ли не имели (во что совсем трудно поверить, но вдруг они такие бедненькие) технических ресурсов. Такая строка как бежала, так и продолжала бежать только по РБК, давая деловым людям, если верить в их заинтересованность материалами этого канала, оперативную и разнообразную информацию.
Информация, в первую очередь визуальная, была хоть и однообразной, но обильной. Комментарии – минимальные, видно, из тех же соображений, что отсутствие бегущей строки, ввиду осторожности.
Ну как, скажем, было не прокомментировать многократно воспроизведённую реплику грузинского представителя в ООН о «маленькой стране», которую он представляет? По традиции этой великой страны он должен был бы сказать о ней «… но гордая»; ан – не сказал, да и какая тут гордость, если самоутверждение в политике происходит под прикрытием страны более крупной, хотя и безопасно для себя расположенной вовсе на другом континенте, и за счёт применения военной силы против растерянных соплеменников на их, городской, незащищённой территории. Нет, не прокомментировали. Как не прокомментировали телеобращение президента этой самой «маленькой» страны: какая уж тут гордость, если произносилось оно не на родном языке, а на английском, хоть формально адресовалось жителям «маленькой». Но телевидение, дружно, словно (а может, на самом деле) сговорившись, давало «картинки» и прямую речь военных, политиков, беженцев.
И никак не отметило своеобразное дежавю: всё тот же Путин, экспромтом, что называется, проездом из Китая оказывается на Кавказе, и его простодушная короткая ветровка сразу напоминает лётную курточку, в которой он когда-то, на заре карьеры в большой политике, под Новый год прилетел на истребителе в другую «горячую» кавказскую точку.
Между прочим, любопытный, когда настанет мир, пример для сопоставления: два политика, две манеры общения с людьми, две системы мировидения и самоопределения. «Чужой», говорящий на чуждом языке, находящийся в столице, вдали (хоть и «маленькая» страна) от сражения; и «свой», прилетающий, трогающий ребёнка на руках у матери, но тщательно выбирающий слова и выражения, помнящий о политической и юридической – как сам упоминает – сторонах дела.
Телевизионщики вот эту самую юридическую сторону примерно проигнорировали. И я что-то не заметила, чтобы кто-то исправил ошибку или принёс за неё извинения. Президент Медведев, обосновывая действия российских военных в качестве представителей миротворческого контингента, будучи хорошо образованным юристом, произнёс слова о «понуждении Грузии к миру». Недослышав или не придав значения приставке, журналисты, которые считают обучение русскому языку практически ненужным в их профессии, быстренько и ненарочно переиначили. И передали информацию о «принуждении». Хорошо, что был первоисточник; хорошо, что не были внимательны, а потому придирчивы оппоненты. Но телевизионное слово-воробей уже полетело в публику, начавшую повторять призыв к «принуждению».
Цена слова произнесённого, написанного, продуманного и прочувствованного, а оттого получившего ценность, равную цене жизни, – это естественный мотив, сопровождавший прощание с Солженицыным. Вот уж поистине ситуация, протранслированная (если речь шла об актуальных кадрах прощания) и смоделированная (если делались попытки воспроизвести интервью, другие документальные съёмки, инсценировки художественных текстов) телевидением в масштабе, по определению меньшем, чем повод. Причём дело не в кончине человека на пороге 90-летия, что же тут удивительного? Впрочем, удивительно, что он до этого возраста дожил: из своего, военного поколения, рождённый в 1918 году; из числа заключённых, побывавших в лагерях; из числа раковых больных, опровергнувших приговор, – поверьте, я их ещё в Ташкенте застала, это были выдающиеся врачи – лучших для своего времени онкологов.
Цена жизни, трудов, сочинений человека, очередной раз напомнившего, что в России такая персона – «больше, чем поэт», что отношением к нему измеряется отношение ко времени, к долгу, определяется гражданская позиция, – это и было объектом телевизионных показов. И из посёлка, где после возвращения на Родину жила семья; и из академического зала, а затем из храма, где с писателем прощались, исходило ощущение спокойного достоинства, продуманной организованности. Привычный экстаз бывших узников оттенялся – опять же не прокомментированным, но хорошо заметным – минимальным присутствием коллег по художественному «цеху». Удивительно, наверное, иссякло писательское сообщество в нашей стране: кто, получив премии, навсегда поселился в других краях, кто стар и болен, кто вовсе не считает себя должным, хотя именно ему-то они, свободные, постмодернистски раскованные, словотворчеством обуреваемые – своей этой свободой во многом и обязаны. Но нет, главные эстеты нашей культуры, жеманная поэтесса Ахмадулина с мужем-сценографом Мессерером да читающий с эстрады Бродского и Пастернака актёр Юрский – вот они были у гроба; да президент, прилетевший из волжского путешествия; да премьер-министр с розами. И всё это – под оружейный салют, о котором нам на всякий случай сообщили: воинские почести положены капитану времён Великой Отечественной (а вернули ли ему звание? Когда? При каких обстоятельствах? Что-то об этом я ни в одном комментарии не слышала).
Ну, а Олимпиада – что ж, её открытие было не просто красивым, изобретательно и эффектно поставленным. Спору нет, неизмеримо удачнее, чем было в прошлый раз, в Афинах. Но главное: это сделала страна, где живо чувство собственного достоинства. Где, при всей её миллиардности, сегодня принято уважать одного человека; особенно, если следовать исторической традиции. И если они гордятся своим искусством каллиграфии, то выпускают на огромную арену всего трёх человек, начинающих чертить узоры своими телами. Потом – да, заполнят арену сотнями тел, фантастически синхронными и разнообразными в своих перестановках; но в начале – всего три, странных, медленных, одиноких и по-своему величественных в этом одиночестве. Великая культура Китая не поскупилась на демонстрацию своих марионеток, не побоялась, что отдельные люди или куклы не будут видны с расстояния, не постеснялась самой себя.
Они, китайцы, похоже, приняли решение не только на государственном, но и на личностном уровне – как им обустроить свою жизнь. Принял решение и обустроил в последние десятилетия по своему усмотрению и ушедший сейчас писатель, который загодя даже с Церковью договорился о месте своего погребения. В обоих случаях «обустройство» стало следствием уверенности в себе, в своих правах, в своих возможностях.
А ужасы кавказского противостояния, с которым телевидение по-прежнему не знает что делать, оказываются следствием «необустроенности» наших соседей – только не геополитической, а психологической и нравственной, попыток самоутверждения за счёт чужих жизней, неготовности говорить на своём языке, жить в своём доме по своим правилам. И чувствовать себя великой страной, каковой она и является и каковой её чувствовали их предки, независимо от размера занимаемой территории и объёмов вооружения.
Татьяна ЗЛОТНИКОВА